– Ты уже слышала? – воскликнула Эмили. – В этом году на Праздник Полной Луны пройдет художественная выставка! Приедут художники, я с ними встречусь! И может быть, даже покажу им свои работы!

Эмили рисовала прекрасные акварели.

– Вот как?

Праздник Полной Луны проходил обычно довольно глупо. Нелепые пляски, нестройное пение… Тем не менее лорд Гот считал своей обязанностью посещать его, и потому выглядел в этот день еще мрачнее обычного. Но Ада ждала его с нетерпением – потому что на праздник выпадал ее день рождения. Лорд Гот никогда об этом не помнил. По правде говоря, девочка подозревала, что ее отец специально постарался его забыть – он слишком напоминал о ее матери. Слуги тоже никогда не вспоминали ее день рождения – за исключением Мэрилебон. Каждый год, под утро, когда бессвязные песни смолкали и Ада отправлялась в кровать, она находила на покрывале небольшой изящно упакованный подарок, а из глубин стенного шкафа доносилось тихое поздравительное рычание. Аде нравилось воображать, что Праздник Полной Луны – это на самом деле праздник в честь ее собственного дня рождения. А еще она втайне надеялась, что в этом году ее новые друзья (а может быть, и отец) тоже вспомнят про день рождения.

– И это еще не все! – раздался голос за спиной Ады.

Она обернулась.

Уильям восседал за столом, сливаясь с газетой, которую он держал в руках. И, разумеется, с обоями за спиной.

– Ой, ты тоже здесь! – сказала Ада.

Уильям Брюквидж страдал «синдромом хамелеона». Это значило, что он с легкостью принимал цвета окружающих предметов.

– Оденься же наконец! – проворчала Эмили.

– Намечается карнавал с аттракционами, – с воодушевлением продолжал Уильям. – Смотри!

Он протянул Аде смятый экземпляр «Лондонского обозрения». Обычно газеты лорда Гота тщательно отутюживали на кухне, но сейчас хозяин был в отъезде, и за этим не следили.

Ада просмотрела газету. Лорд Сидни Бредни определенно развил бурную деятельность!

– Звание лучшего кондитера! – повторила она вслух.

Это значит – множество тортов. Похоже, подумала Ада, в этом году у нее будет самый большой, самый восхитительный день рождения, какой только можно себе вообразить.

– Интересно, – повернулась она к Эмили, – а миссис У’Бью уже предупредили?

И в этот самый момент из кухни донесся страшный грохот.

Ада и Эмили помчались через восточное крыло в сторону кухонь Грянул-Гром-Холла. Уильям поотстал, потому что искал штаны. Переступив порог кухни, девочки обнаружили все вверх дном.

Перепуганные кухарки сгрудились за огромным уэльским буфетом, а Руби, младшая буфетчица и Адина подруга, робко выглядывала из-за коридорной двери.

Около перевернутого кресла-качалки, уперев руки в боки, возвышалась повариха Грянул-Гром-Холла, миссис У’Бью. Лицо ее раскраснелось от ярости. У ног лежали осколки большой китайской тарелки.

– Почему меня не предупредили?! – грохотала она вслед Мальзельо, пробиравшемуся в сторону малой буфетной с мешком муки на плече.

– Его сиятельство не обязан перед вами отчитываться, – огрызнулся он. – Но он рассчитывает, что вы предоставите свободный доступ на кухню знаменитым кондитерам, приглашенным участвовать в конкурсе.

Еще одна тарелка просвистела мимо головы Мальзельо и с грохотом впечаталась в противоположную стену.

– Они прибывают сегодня! – проскрипел Мальзельо, прошмыгивая мимо Руби и дальше – вон из кухни, прежде чем миссис У’Бью успела вытащить из уэльского буфета еще одну тарелку и метнуть ему в голову.

– Пусть стряпают в малой буфетной! – завопила она в спину дворецкому. Потом повернулась к внушительной железной печи и, поглаживая ее, добавила: – Никто не имеет права прикасаться к Инферно – пока не получит разрешения от меня лично.

И снова накинулась на дрожащих помощниц.

– А вы чего раззявились? А ну-ка за работу!

Кухарки бросились врассыпную по кухне. Две из них перевернули в правильное положение кресло-качалку миссис У’Бью и подали ей большую поваренную книгу, тоже брошенную на пол в припадке ярости. Та плюхнулась в кресло и начала стремительно раскачиваться, наблюдая, как девушки сметали разбитый сервиз.

Ада и Эмили тихонько пробрались через всю кухню к поджидавшей их Руби-буфетчице. По сравнению с самой кухней, в малой буфетной была тишь да гладь. Высоченные стены до самого потолка были завешаны стенными шкафами и полками, заставленными разнообразными специями, травками, отдушками, ароматами, порошками, тинктурами и вытяжками в маленьких пузыречках. Еще с потолка свешивались вязанками петрушка, шалфей, розмарин и тимьян, – закупленные, разумеется, на той самой ярмарке в Скарборо, о которой поется в балладе. К ним присоседилась масловзбивалка герра Симона и герра Гарфункеля, славных немецких мастеров.

Как только Ада и Эмили переступили порог, Руби обозначила перед Адой небольшой реверанс и горячо обняла обеих. Потом покраснела и снова взобралась на высокий стул в углу комнаты.

Ада присмотрелась, чем она там занималась, и воскликнула:

– Руби, они же чудесные!

Младшая буфетчица лепила из сахарной пудры русалок.

Руби раскраснелась еще больше.

– Это для миссис У’Бью. Для ее блюда «Плавучие острова», – сказала она скромно. – Я как раз собралась нести их на кухню, когда в буфетную заявился Мальзельо и потребовал еще один мешок муки. Я сказала, что он должен спросить у миссис У’Бью. Он отправился к ней – и вывел ее из себя…

– Отцы-пустынники и жены непорочны! – пропел чей-то жизнерадостный голос. – О, сколь предивное рукомесло!